Пятница, 29.03.2024, 14:30
Приветствую Вас Гость | RSS

Волово

Категории раздела
Статистика



Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Форма входа

Статьи о Волово и окрестностях

Главная » Статьи » История » Великая Отечественная война

Повесть о твоей матери
«Мой дорогой сыночек, сейчас ты ещё маленький и глупый мальчишка. Как должное воспринимаешь ты сии изменения в своей жизни, которые для взрослого человека были бы необычными... Ты сейчас не представляешь, что такое мать и кем она является для тебя. Ты знаешь лишь, что «мама ва-ва», и умеешь показывать, как она трепала тебя за ушки. Но пройдёт время, и вопрос о матери станет для тебя острым»... Так начинается «Повесть о твоей матери», написанная после войны на нескольких школьных тетрадях в линейку Львом Николаевичем Хомкиным. Это рукописное произведение он посвятил своему сыну Александру и покойной жене Анне Дмитриевне Хомкиной, в девичестве Шестаковой, родившейся и жившей в селе Волово. Здесь в годы войны впервые увидел её боец 252-й стрелковой дивизии Лев Хомкин. Оба были молоды, им было по двадцать лет, но на их долю выпали нелёгкие годы Великой Отечественной.

Позже они встретились на фронте, где с осторожностью распознавали в себе нежное чувство любви. Их совместная жизнь была недолгой, полной не только романтических свиданий, но и переживаний, трудностей, которые оба преодолевали как могли. Воспоминания о голоде, холоде, сутках без сна, встрече с любимой женщиной, безвременно умершей, всё однажды было доверено бумаге.

Эти тетради много лет спустя прочтёт сын Льва Николаевича — Александр. Он живёт в Москве. Когда отца не стало (умер в 1981 году), «Повесть…», ордена, медали, офицерский кортик ему отдала вторая жена Льва Николаевича (став вдовцом в 24 года, он женился лишь через 10 лет).

Анна Шестакова была простой сельской девушкой из колхозной семьи. Лев Хомкин, будущий врач, родился в семье министерского работника. Его мать занималась учительской деятельностью, была воспитательницей детских садов, школ. Их семья обосновалась в Москве в 1925 году.

Мужем и женой они стали не сразу, расписались в августе 1945 года. Женившись на любимой женщине, родившей ему к тому времени сына, Лев Николаевич вместе с ней строил планы на будущее. Позади остались Украина, Молдавия, Румыния, Венгрия... Они исходили вместе немало военных дорог. Но судьба порой не считается с желаниями и мечтами любящих друг друга людей. Весной 1946 года Анна заболела плевритом, который со временем перерос в открытую форму туберкулёза. В это время Лев Николаевич восстановился в Ленинградской морской академии. Молодая женщина угасала на глазах. Через год, осенью, она умерла.

Анна Дмитриевна похоронена в селе Волово на старом кладбище. Лев Николаевич пережил её на 34 года, сохранив самые теплые воспоминания о ней. Сына Александра Лев Николаевич забрал в Москву за неделю до её смерти...

Впоследствии он закончил академию, стал военно-морским врачом, лет десять служил на подводной лодке в городе Полярный. Он ещё не раз приезжал на родину своей Анны, на её могилу. А Александр Львович бывал в Волово почти ежегодно. Ему, доктору физико-математических наук, главному научному сотруднику теоретического отдела Объединенного института высоких температур Академии наук РФ, 15 апреля нынешнего года исполнилось 65 лет. 9 Мая для него не просто святой праздник, это ещё и весна его родителей, прошедших войну. Он бережно хранит многочисленные письма отца и матери, написанные на фронте. И себя Александр Львович считает «чистым воловским», ведь здесь он родился. Он и разрешил нам прочитать «Повесть...» и опубликовать из нее некоторые отрывки...

После Сталинградских боев наша 252-я стрелковая дивизия была направлена на формировку. Из-под Воронежа, где мы стояли некоторое время, нас стали перебрасывать в р-н Касторной. Марши совершались ночью. Я все время ехал в душной санитарной машине. Во время езды в нее набивалось много пыли, нестерпимо воняло бензином, и мы прозвали ее "душегубкой".

Последняя остановка была «Набережная». Мы остановились на очень широкой улице. Она шла чуть наклонно. В конце ее, наверху, стояло полуразрушенное здание с крупной надписью "Verbandplatz" (перевязочный пункт). Маленькие домики по сторонам улицы стояли очень плотно друг к другу. Перед этим, ночью мы прошли через Касторную. Шли вдоль железнодорожного полотна. Было очень много воронок от бомб, станционные здания разрушены, много покореженных вагонов. Впоследствии из Волово мы наблюдали, как бомбили эту станцию…

При переправе через речушку, что на выходе с Набережной, мы встретились с проходившей кавалерийской частью. Сразу стало шумно от крика кавалеристов, стука повозок, фырканья лошадей. Стало пыльно, запахло конским потом. Мне запомнилась одна фигура. Рядом с командиром (вероятно, полка) сидела на коне молодая девушка. Она была в военном костюме, на голове белая кубанка, надетая чуть набекрень. Среди всеобщей суеты, крика она одна спокойно сидела на коне и, чувствуя на себе многочисленные мужские взгляды, гордо глядела вокруг. Она не была красавицей. В обычной мирной обстановке в простеньком платьице она была бы неприметной. Но здесь, среди массы серых мужских фигур, под светом луны она была чем-то необычным. У нее было простое русское лицо. Небольшой чуть курносый нос, плотно сжатые красивые губы, спокойный, гордый взгляд. Ей было не больше 20 лет.

Мы разминулись с кавалеристами и пошли по столбам степною, знакомой тебе дорогой. Справа в темноте видны были хаты. Шли медленно. Офицеры заглядывали в карты. Под утро остановились в центре села у здания райкома. Не теряя времени, как заправские солдаты, мы сразу же завалились спать прямо на земле. Разбудило нас солнце. Наши командиры бегали по селу, занимаясь расквартированием...

Началась формировка дивизии. Из самого Волово и из окрестных сел на службу были призваны девушки 1923 года рождения. Их направляли на нестроевые должности. И вот в один из жарких июльских дней они прибыли в МТС, в наш 4-й отдел для принятия присяги. Мы, старослужащие, с иронией рассматривали их фигуры, обезображенные непривычной солдатской формой. Гимнастерки были велики и собраны в многочисленные складки, пузырились на спинах. На ноги были надеты большие солдатские ботинки. Юбки были мешковатые, неподогнанные. Пилоток или беретов у них почему-то не было, и на головах их были «цивильные» косынки. Среди этих «воинственных» была и моя будущая жена, твоя мать. Так впервые встретились наши пути, но познакомились мы гораздо позже...

Другой раз судьба свела нас в лесу под Харьковом. Ты знаешь из истории, какие тогда были жаркие бои. На полях стояли сотни сгоревших, подбитых танков. Распухшие синие трупы людей и раздувшиеся трупы лошадей издавали жуткое зловоние. Толпы раненых с окровавленными повязками. Каждая проходившая машина поднимала тучи пыли. Мы тогда стояли в лесу. Лес был густой, красивый. Воды не было. Мы давно не умывались и кружку воды считали лакомством. Я тогда дружил с машинисткой из Политотдела — Катей Шумской. Однажды ее отозвали в сторону 3 девушки, которых переводили в 932-й стрелковый полк. Они расположились на полянке и оживленно беседовали. Я запомнил широкое лицо одной из них. Она была повязана красной косынкой до самых глаз (как потом она мне рассказывала, она возвращалась из медсанбата и была коротко пострижена). Это было мое первое знакомство с ней.

Вскоре мы форсировали Днепр и окопались в балке, в районе деревень Млинок и Карповка. Я чаще видел ее, так как землянки и блиндажи были вырыты близко друг от друга. Она даже заходила с Катей в мою палатку приглашать меня в кино. Мы, кажется, даже поговорили с ней. По ее поведению, если присмотреться внимательно, можно было заключить, что она очень скромная девушка, а ей хотелось выглядеть настоящей «фронтовичкой», но это у нее не получалось. Сквозь все ее слова проглядывало детство. В этой же балке я, будучи секретарем ВЛКСМ, принимал ее в комсомол. Она при немцах закопала свой билет. Я держал себя как можно строже и, по ее поздним рассказам, выглядел подобающе. Но все это были отдельные, случайные встречи. Когда уже наступила осень (это был конец ноября), дивизия перешла в наступление.

Моросил дождь, балка покрылась грязью. Борис Гирковский — мой друг из МСБ — с посыльным прислал мне «чекушку» самогона-первача. Я попробовал его крепость, для чего налил его в чайную ложку и зажег. Он горел. И так, от скуки я опрокинул эту «чекушку». Бы­стро захмелев, я отправился по балке, оглашая ее воинственными зву­ками. Вдруг в одной землянке я заметил огонь. Не без особого труда проник я в землянку, основательно перепачкавшись грязью. Там сидела та самая девушка из Политотдела и что-то писала. При свете коптилки она показалась в моей охмелевшей голове прекрасной. Она вымыла мои руки, которые я успел разбить, путешествуя по балке. Она сидела на койке, а я устроился на стуле. Мы о чем-то беседовали, и я думал, а не сесть ли мне рядом с ней и не обнять ли мне ее. Ведь у нас о фронтовых девушках было свое мнение. Но ее простота, ее искренность не позволяли сделать этого. Мне она начинала нравиться. Она что-то рас­сказывала о себе, не прекращая писать, но иногда отрывалась от бумаги и бросала на меня взгляд. Я увидел, что это необыкновенная девуш­ка. Через час пришел «Додж», и под проливным дождем мы тронулись в путь...

В один из вечеров я сидел на обрубке дерева посреди комнаты и декламировал стихи. Вдруг раскрылась дверь и вошла Аня. Я был смущен... Политотдел был на таком же положении, как и мы. Она пришла по продовольственному вопросу. Немного посидев у нас, она тронулась в путь, и я предложил проводить ее. Я вышел в чем был: в гимнастерке, без шапки. Сразу же завязался разговор. Мы незаметно прошли ее дом, потом вернулись и снова ходили и ходили, провожая друг друга. О чем мы тогда говорили, я не помню. Кажется, я рассказывал ей об акаде­мии, о том, как нелепо попал я на фронт, она говорила о своей жизни, о своем детстве. Что я хорошо помню, так это то, что я сильно промерз. Она посылала меня домой, но мне не хотелось идти. Ведь за все тяжелые годы службы, а тогда они были особенно тяжелы для меня, поскольку я был молод, я ни разу так искренно не разговаривал с девушкой, никогда я не видел нежного девичьего сочувствия. Я не был влюблен тогда. Я был просто растроган и увлечен. А может, это уже было и начало любви.

В следующий вечер она пришла уже не в солдатском обмундировании, а в скромном стареньком платьице (вот она, женская коварная тактика). На этот раз при проводах промерзла она. В этот раз при прощании я позволил себе слегка обнять ее, делая вид, что стараюсь согреть ее. Следующий вечер мы долго сидели обняв­шись в чулане нашего дома на мешке зеленого табака...

Дивизия продвигалась вперед. Наступили заморозки. По ночам выпадал иней. Как красиво было вступать утром в одно село, которое расположилось вдоль длинной балки. Беленькие хатки были подравнены скатами этой балки и вытянулись как в строю. Из каждой трубы под­нимался столб дыма. Было что-то уютное в этой картине. Хотелось скорее зайти в одну из хаток и обогреться, подышать дымным возду­хом, перекусить. Но надо было идти и идти. Наконец мы встали. Мимо окон проходили цепи 928 сп., который был во 2-м эшелоне. Вдруг в окно я увидел знакомую Анину фигуру в зимних «доспехах» и Катю. Я выбежал и пригласил их к нам, предложил переночевать. Аня согласи­лась сразу, но Катя протестовала. Она торопилась догнать Пройдохина — своего любовника. Но мы оставили их, накормили великолепной пшенной кашей с комбижиром. Меня поставили охранять повозки. Аня пошла со мной. Прокараулили мы недолго и скоро закопались в стог соломы. Лошади спокойно жевали сено, изредка глубоко вздыхая. С передовой доносились глухие раскаты выстрелов, деревня шумела своим обычным фронтовым шумом.

В эту ночь я уже не пытался повторять своих фокусов. Мы долго беседовали, не задевая щекотливых вопросов. Начиналась любовь — крепкая, спаянная тяжелой фронтовой обстановкой, проверенная в трудностях и по возможным условиям нежная...


Источник: http://www.lpgzt.ru/aticle/8868.htm
Категория: Великая Отечественная война | Добавил: Админ (28.01.2011) | Автор: Хомкин Лев Николаевич
Просмотров: 2315 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Поиск